"Весь мир — театр кабуки"

В углу банкетного зала стояла накрытая покрывалом чья-то картина. «Это господин Тадаси Гоино специально приготовил подарок Русской православной церкви».
Японец улыбнулся: «А сейчас будут подарки для всех остальных». — «Это так в Японии принято?» — ахнула я.
— Это принято самим господином Гоино. У него есть все — даже замок в так называемых Японских Альпах. Но господин Гоино — человек иного рода. Он дарит другим себя.
Мне протянули стопку прозрачных конвертов, внутри которых лежали какие-то рисунки. «Это японские гравюры XVIII–XIX веков, — объяснили. — Они достаточно дорогие и редкие, профессор коллекционирует такие, и каждый находящийся здесь сможет выбрать для себя в память о профессоре по одной гравюре». Какой хороший день рождения!
На картинках из тончайшей рисовой бумаги были сценки японского театра кабуки. Название гравюр дословно переводится как «плывущий мир», а еще — если говорить более точно, по-буддийски, — «плывущий по миру скорби». Не очень-то и весело.
Но у японцев, видимо, свои понятия о веселье.
Все изображенные — мужчины. Кое-где дерутся. Кое-где обмахиваются веерами или несут зонтики. Мне же достался не артист, а бравый самурай, который скачет куда-то, размахивая сокрушительной саблей.
— О! Это очень редкая картина. На ней изображен великий генерал, который всех всегда побеждал.
«Куда я его дену? — думаю между тем я. — В каком тепловом режиме хранить? Проживет ли эта картина, хранившаяся до сей поры в спокойствии Японских Альп в силу жестоких российских реалий лет хотя бы сто?»
— А нарисованная вдалеке от скачущего генерала гора — это Фудзияма?
Конечно же, Фудзияма.
Японец попросил всех за стол.
«Кампай!» — опять радостно восклицает именинник, и гости поднимают бокалы. Самое удивительное наступило, когда японец решил представиться. Господин Гоино сказал, что с недавних пор его зовут Николай. Это имя дал ему Алексий Второй при крещении.
Так из буддиста Тадаси Гоино превратился в христианина, мало того — православного.
— Зачем вам это-то понадобилось? — офигеваю я.
— Православное учение в основе своей гораздо более справедливо, чем все остальные, — поясняет господин Гоино. — Оно основано на страданиях и поисках искупления. Все это объяснил мне ваш предыдущий патриарх Алексий Второй, когда я имел дружбу с ним. Наша первая встреча была коротка — не более пяти минут. Зато потом мы встречались и много общались. Он стал моим крестным отцом. После его ухода я дал себе слово написать портрет Святейшего.
 
 
С Алексием Вторым. фото: Екатерина Сажнева
 
Курилы — отдать. Но не японцам и не русским…
На следующий день мы уехали в Сергиев Посад, где японец собирался оставить на временное хранение портрет Алексия Второго. Профессор засыпает в машине на десять минут и снова, отойдя ото сна, бурно радуется жизни. Жара, Москва, пробки — все вызывает у профессора непередаваемый восторг. Он словно дегустирует наш мир, но не понемножку — как суси в японском ресторане, а сразу весь, цельным куском.
Господин Гоино рассказывает мне о портрете, ради которого он оказался в России.
— Лицо Алексия я сделал по канонам японской гравюры, а его обрамление — это работа маслом, что совершенно не характерно для японской школы. Это особый язык. Он навеян мне творчеством Ван Гога.
— А почему именно Ван Гог?
— О, у нас с ним много общего, — признается профессор . — Ван Гог не раз писал брату Тео, что, являясь христианином, чувствует себя буддистом, я же, наоборот, всегда ощущал себя православным, будучи буддистом, и всеми своими поступками показывал это. Поэтому мой приход в вашу веру был осознанным и зрелым.
В первый раз господин Гоино прилетел в Советский Союз в 1971 году. В Санкт-Петербург, то есть в тогдашний Ленинград. Больше всего ему запомнилось много военных на улицах, как будто бы город находился в прифронтовой полосе. «И Москва тогда была более строгой, чем сейчас, — добавляет профессор. — Тогда я понял одно: с русскими легко дружить. Японское общество очень закрыто по всем параметрам. Здесь, в России, я ощутил заботу, дружбу, которую не находил в Японии…»
— Россия вас покорила. А что у нас хуже, чем у вас, могу ли я спросить?
— Вы не очень серьезно относитесь к проблеме сохранения окружающей среды. Возможно, оттого, что у вас слишком много ресурсов…
— Лесов, полей и рек… Это еще и к вопросу о Курилах? И о том, почему мы сами не пользуемся и вам их не отдаем? — выдаю я. 
Сразу после землетрясения в 2011-м я была на Шикотане. Профессор тогда же посетил Кунашир. Эти горькие и пьяные круговерти дорог, старый аэропорт — при наличии нового, отстроенного, в десяти минутах ходьбы, но который нельзя почему-то запустить, — как всегда не хватает каких-то коммуникаций.
Я была на Курилах гостем и всего несколько дней. Сами жители Курил, о которых власти вспоминают только в дни праздников или при очередном ЧП, вынуждены существовать здесь всегда. Деваться им некуда. Японский берег, спокойный, довольный, более безопасный, несмотря на аварию на Фукусиме, все равно далеко.
— Я слышала, что многие жители Курил не прочь стать по паспорту японцами, — подыгрываю я господину профессору. Но подачи он не принимает.
— Я считаю, что эти острова должны принадлежать людям. Как русским, так и японцам. На них необходимо открыть школы искусств, на которых будут жить и творить таланты. Как ваши, так и наши. С этим предложением я выступил в вашей Думе, но пока не нашел конструктивного подхода, — продолжает профессор. — Но я умею убеждать. В 73-м году я построил у подножия Фудзиямы поселок-колонию. Жизнь людей определялась в ней постижением мировых художественных ценностей, а также нравственным воспитанием человеческой души. При этом все должно было быть сделано на добровольной основе. Без раздора и войны.
— А кто будет финансировать курильский проект? — спрашиваю я.
— Я считаю, что больше должна сделать японская сторона. Могут быть и частные меценаты. Например, в строительство храма Христа Спасителя лично я вложил 50 тысяч долларов.
Такие мы загадочные
У нас, в России, когда имеешь в жизни все — ну почти все, — делиться не хочется. Мы не ищем, чем заполнить наши души, полагая, что они и так достаточно загадочны для остальных, главное — набить карманы.
Этого не найдешь ни в одной из гениальных на западный манер русских книг. Ни у Достоевского, ни у Толстого. В них везде лишь сладостная мазохическая тоска по прекрасному и вечному, ностальгия по тому, чего в России нет и не было никогда.
Я подумала, стоит ли объяснять очарованному Россией японцу нашу главную правду жизни, и в конце концов решила, что он не поймет.
Не надо лишать ребенка любимой игрушки.
Для чего живу — мне кажется, господин Гоино знает ответ на этот вопрос. Он родился отдавать, а не брать — в этом его стезя.
Пить жизнь без остатка. Осчастливливать всех. Считать, что Россия — великая страна с широкой душой. Просто так, ни о чем не жалея. И ничего не прося взамен.
Этого нет в его индивидуальной туристической программе.
Профессор снова прикорнул на заднем сиденье машины.
Проснулся и начал рассказывать уже о космосе. Он один из иностранцев, что побывали в Звездном городке. И даже проходил тренировки, чтобы стать космическим туристом. Возраст — ему за шестьдесят — летать не позволил.
Он попытался быть универсальным во всем. Стал заниматься проблемами медицины, лечения рака, сконструировал первый в Японии и в мире компьютерный радиотелескоп, создал первое полностью компьютеризированное музыкальное произведение.
Вложился в храм Христа Спасителя, в Петербурге по американской системе на деньги профессора была открыта первая в России служба 911. Он подарил икону своего письма, Казанскую икону Божией Матери, своему духовному учителю Алексию Второму.
«Вы совершенно не бережете ни себя, ни свою страну, — продолжает профессор свою мысль. — В крошечной Японии, где каждый сантиметр на счету, это особенно заметно. Многие руководители японских корпораций меня ненавидят за то, что я собирал митинги протеста против уродливого обращения с природой. Против строительства все новых и новых атомных станций. И знаете, — восклицает профессор, — строительство одной из них мне удалось-таки прекратить. Иначе бы последствия той же Фукусимы оказались гораздо более трагическими…»
— Создавая такие страшные вещи, мы будто отказываемся от самих себя. Мы себя убиваем. Я видел детей Чернобыля и старался помогать им. Рак, тяжелые болезни, смерти в молодом возрасте — это все оттуда. Оттого, что мы наплевательски относимся как к себе, так и к той красоте, что нас окружает.
...Пока профессор и его сопровождающие любовались красотой лавры, я, если честно, соединив очень удачно два стула, уснула прямо в покоях императрицы Елизаветы Петровны, моментально забыв о тайнах мироздания. Игре его случайностей.
Вот мы случайно познакомились со странным японским профессором, а он со мной — и куда может привести это знакомство? И для чего все?
И есть ли все-таки хоть какой-то предел его доброте?
Разбудил меня местный священник. Он сопровождал приезд японской делегации, но ругать меня за музейные стулья императрицы не стал.
Японец со товарищи ждали нас уже в трапезной. За обедом.
Профессор расслабился словно среди самых близких друзей. А может быть, так оно и было. Человек, находящийся рядом с тобой в этот день и час, и является в данный момент твоим лучшим другом.
И профессор начал танцевать. Луноподобные движения Джексона постепенно сменились «калинкой-малинкой».
— Какой он счастливый, — протянула я. — Как ребенок, без грехов, без плохих поступков, открытый миру, — и ведь смотрите, мир отвечает ему тем же. Все так гармонично, правильно, хорошо…
— Мне кажется, что все это неспроста, — подумав, сказал православный батюшка. — Вероятно, господин профессор предчувствует свой уход, и для него это праздник, не страдания и муки, а ощущение полноты жизни, что так редко бывает с нами.
…После обеда на скоростном поезде счастливый профессор и его сопровождающие укатили в Питер. Оттуда — в Скандинавию. Дальше — куда захочется…
материал: Екатерина Сажнева
Источник www.mk.ru/economics/article/2013/08/23/904534-yaponskiy-bog.htmlv

     "Господин Гоино сказал, что с недавних пор его зовут Николай. Это имя дал ему Алексий Второй при крещении.
    Так из буддиста Тадаси Гоино превратился в христианина, мало того — православного.
        - Зачем вам это-то понадобилось?
  Православное учение в основе своей гораздо более справедливо, чем все остальные, — поясняет господин Гоино. — Оно основано на страданиях и поисках искупления. 

    Все это объяснил мне ваш предыдущий патриарх Алексий Второй, когда я имел дружбу с ним. Наша первая встреча была коротка — не более пяти минут. Зато потом мы встречались и много общались. Он стал моим крестным отцом. После его ухода я дал себе слово написать портрет Святейшего."
 

Санкт-Петербургский российско-японский культурный Центр."МОСТ СПАСЕНИЯ" телефон  8-911-934-15-11